Рождение города в разные времена, в разных частях Европы происходило в силу самых различных обстоятельств и причин. Здесь, в Российском Поморье, к которому административно относилась территория нынешней Карелии, это были чаще всего торгово-промысловые центры, необходимые для развития крестьянского товарообмена, или, в более исторически отдаленные времена, оборонительные пункты, прикрывавшие русское колонизационное движение.
Олонец же возник как пограничный город-крепость на северозападном рубеже России, причем относительно поздно — в самом конце 1640-х гг. Поистине это был век городов.

Обобщив всю отечественную историографию вопроса в ходе обсуждения проблем города и деревни на международном семинаре по сравнительной социально-экономической истории России и Финляндии в 1989 г., А. И. Копанев, Ю. Г. Алексеев и H. Е. Носов сообщили, что общая численность городов в государстве Российском возросла во второй половине XVI — первой половине XVII века со 160 до 23011. Однако при этом в них проживало не более 5 % населения России. Еще меньше в пропорциональном отношении было горожан, занимавшихся торгово-промысловой деятельностью.

Итак, необходимость укрепления приблизившейся после заключения Столбовского мира (1617) границы со Швецией вызвала идею построить еще один город. Московское прави-тельство не видело особых препятствий для ее воплощения в жизнь да и не могло рассуждать иначе.
Даже если не заглядывать вглубь веков, отмеченных постоянными военными столкновениями на этих приграничных землях, а лишь пунктирно обозначить события, непосредственно предшествовавшие возникновению Олонецкой крепости, нельзя не ужаснуться трагизму столетиями длившейся ситуации.

В первой четверти XIV века установлением границы по Ореховецкому договору (1323) было достигнуто на какое-то время признанное шведами и новгородцами «status quo». Но с покорением Новгорода Москвой взаимные территориальные притязания возобновились. Самый конец XV века вошел в историю как очередной период разорительных походов. Русские опустошили Финляндию, шведы заняли Ивангород. Наступившее вслед за этим время относительного замирения, подтверждавшегося последовательно в 1508, 1513, 1524, 1537 гг., вновь было прервано в 1554 г. Шведский отряд во главе с Андерсом Нильсоном вторгся в приграничную Карелию, русское войско совершило поход в район Выборга. Оба похода отличались крайней жестокостью и носили очевидно грабительский характер. К счастью, эти события почти не коснулись территорий вокруг Онежского озера. Население Карелии никогда — ни позднее, ни ранее — не имело лучших условий для жизни и хозяйствования, чем в первой половине XVI века, вплоть до 1570-х гг.
Однако тяжелые испытания были впереди. Растянувшаяся на четверть столетия Ливонская война (1558—1583), в которую постепенно были вовлечены и Швеция, и Дания, и Польско-Литовское государство, не была удачной для развязавшей ее в стремлении овладеть восточной Прибалтикой и получить выход к морю России. Подорванное значительными военными расходами, опричным террором и целым рядом неурожайных лет крестьянское хозяйство — основа российской экономики — оказалось в глубочайшем кризисе.

Швеция — извечный противник России в борьбе за Карельский перешеек и Ижорскую землю не могла не воспользоваться сложившейся ситуацией. «Великая восточная программа» короля Иоанна III (1580) предполагала захват всех пяти русских приграничных городов — Корелы, Ивангорода, Яма. Копорья и Орешка. Осада и захват крепости в военных традициях еще со средневековых времен означали завоевание окружавшей ее территории и переход населения, на ней проживавшего, под власть одержавшего победу государства.

Не вдаваясь в детальное освещение событий, отметим, что несмотря на ожесточенную войну, в том числе с участием самого населения — партизанскую, длившуюся не одно десятилетие и прерывавшуюся Плюсским перемирием (1583—1590), Тявзинским миром (1595), Выборгским договором (1609), планы шведской короны увенчались успехом. В 1617 г. русское государство было вынуждено уступить Швеции территории, прилегающие к Финскому заливу. Все пять важнейших крепостей — оплотов российского присутствия, созданных на протяжении столетий на западных российских рубежах: Ивангород, Ям, Копорье, Орешек и Корела — были потеряны. И, как тогда казалось молодому царю Михаилу Федоровичу, избранному на царство в 1613 г., и его правительству, для разоренной Смутой междуцарствия страны — навечно. Понятно поэтому решение создать новую крепость вблизи новой границы.

Но ничто и никогда не происходило в России быстро. Прошло тридцать лет, пока ощущение необходимости что-то предпринять в этом приграничье повлекло за собой решительные действия. В первые же десятилетия правления новой династии Москва озабочена ликвидацией последствий интервенции: очисткой центральных областей и окраин государства от бродивших повсюду разбойничьих шаек, восстановлением чиновничьего аппарата власти на местах, русско-польской войной 1632—1634 гг., предательским поведением крымских татар, границу с которыми нужно было укреплять в первую очередь, и где во второй половине 30-х гг. XVII века строится целый ряд городков с земляными крепостями12. Что же касается Олонецкого края, то нельзя сказать, что политика цент-ральной власти была здесь в первой половине столетия последовательной и хоть сколько-нибудь продуманной. Лишь в самом конце 1640-х гг. в Москве осознали, что требуются неотложные меры по укреплению приблизившейся границы.
Читая документы, дошедшие до нас от времен последней четверти XVI — первой половины XVII столетия, невольно думаешь о поразительной жизнестойкости живших тогда в Карелии людей. Оглянемся на полстолетия назад. Как складывались судьбы всех этих деревенек и починков, расположенных вдоль рек и на озерных мысах, у дорог или стоявших отдельно, в 17 Заонеж-ских и 7 Лопских погостах, окаймлявших Онежское озеро и бесчисленное количество озер к северу от него? Что пережили их жители, те самые, кому скоро будет предложено стать горожанами, что было на их памяти?

После относительно благополучного мирного периода, когда, по выражению современников, «Заонежские погосты были полны и крестьянам напрасных продаж и налогов никаких не было», что подтверждает и писцовое описание 1563 г., наступили тяжелые времена. Писцовая книга 1582/83 г. зафиксировала значительное запустение. Идя от деревни к деревне, Андрей Васильевич Плещеев и подьячий Семейка Кузьмин «со товарищи» почти в каждой из них отмечают пустые дворы и пашню «впусте», объясняя столь плачевное положение тем, что «хоромы пожгли и крестьян побили немецкие люди». Немецкими людьми на Руси издавна именовали приходившие время от времени с запада военные отряды. В данном случае речь идет о шведах. По подсчетам Р. Б. Мюллер, к началу 1580-х гг. в разных погостах оказалось в запустении от 27 до 70 % дворов и от 17 до 58 % земли. Однако уже этот документ, составленный почти вслед за драматичными событиями последнего периода Ливонской войны, в которые на ее последнем этапе было вовлечено и олонецкое крестьянство, показывает, что началось восстановление недавно разоренного хозяйства и почти повсеместно крестьяне «хоромы ставят ново» или даже уже «дворы поставили». Особенно пострадало население Олонецкого перешейка и Лопских погостов, где еще и пятнадцать лет спустя, во время дозора 1597 г., не были восстановлены сожженные «немецкими людьми» мельницы и оставалось немало запустевших угодий.

Не успели жители включить в регулярное хлебное поле пустые жеребьи так и не вернувшихся соседей, как походы шведов 1589—1592 гг. довершили разорение погостов, примыкавших к Поморью. Уничтожив Сумский Посад, в полном соответствии с полученной инструкцией — причинять «наибольший вред и урон» — королевские воеводы Педер Багге. Магнус Лаврин и Ганс Иверстин со своими отрядами сожгли все селения в устьях рек Вирмы, Выга и Кеми, уничтожили соляные варницы, лодки и снасти, попортили места ловли рыбы. Население или было убито, или разбежалось по лесам. Особенно сильно оказались разорены северные Выгозерский и Водлозерский, а также Панозерский погосты, где, по свидетельству дозорной книги 1597 г., даже «роспросити» оказалось некого, новые жители «имян тех лопарей... не упомнят».

Два года сопротивлялась крепость Корела сдаче, последние полгода — в условиях жесточайшей военной осады. Но после того как в 1611 г. ее защитники покинули город и Корельский уезд был оккупирован, началась открытая интервенция и в Олонецкой — Восточной — Карелии. Было совершено несколько военных походов к Белому морю, вновь подверглись разорению Лопские погосты и Заонежье.
В 1613—1614 гг. на местное население обрушилась новая враждебная сила — польско-литовские отряды Барышпольца и Сидора, которые, осуществляя идею шведского военачальника Якоба де ла Гарди по захвату всего Поморья, двинулись из-под Тихвина через Заонежские погосты к Белому морю. Они встретили отчаянное сопротивление, так и не смогли взять Андомский острожек приступом в ноябре, потерпели неудачу под Шунгским острожком в январе, были разбиты в сражениях близ Толвуи и затем на реке Сермаксе, но за эти несколько месяцев, пока «литва, и поляки, и русские воры казаки» бродили по Карелии, они принесли много бед — разорили огромное количество деревень по рекам Вытегре, Мегре, Андоме, в окрестностях Олонца, Толвуи и Шуньги, бесчинствовали в Шуе, опустошили Лопские погосты. В довершение всего летом 1614 г. в Заонежье двинулся из Корельского уезда отряд Ганса Мунка, но был разбит у деревни Угуниеми.

Все это не могло не привести к поистине драматическим последствиям. Олонецкий край оказался буквально опустошен ко времени воцарения династии Романовых. Сразу по окончании военных действий в 1613/14 г. новое правительство направило сюда дозорщиков Тимофея Свиблова и Суторму Коротнева. Хотя составленный ими документ до наших дней не сохранился, мы имеем возможность увидеть состояние Карелии их глазами. Материалы этого дозора были использованы «для приправки» в ходе следующего писцового описания, начатого в 1616 г. Петром Воейковым и дьяком Иваном Льговским.
Согласно проведенному нами сравнительному анализу, за прошедшие между дозором и составлением писцовой книги три—четыре года в 14 из 18 Заонежских погостов прибыло 66 тяглых вытей, увеличение составило 72 %. Нетрудно представить, каково было хозяйственное состояние края сразу по окончании войны, особенно если учесть, что еще и в конце 1610-х гг. подавляющая часть пригодных для пашни земель черносошных и монастырских крестьян была заброшена, а владения помещиков практически целиком лежали «впусте».

С каждым годом восстановление набирало силу. К концу 1620-х гг. уже почти половина пригодных для пахоты земель находилась в обработке, хотя более значительным по объему все еще оставался фонд пашен, состояние которых писцы определили как «перелог и лесом поросло». Более чем вдвое возросло количество дворов, в которых теперь вновь жили люди: с 4183 до 892125. Повсеместно строились новые церкви на месте сожженных в лихолетье. Только в Заонежье и на Олонце было поставлено в эти годы 30(!) новых храмов. В деревнях все меньше оставалось запустевших, никем не обрабатываемых участков. Старейшая исследовательница истории Карелии Р. Б. Мюллер полагала даже, что ко времени составления писцовых книг в конце 1620-х гг. эта область в значительной мере оправилась от потрясений конца XVI — начала XVII века и что процесс вовлечения в хозяйственный оборот пригодных для пахоты земель зашел так далеко, что крестьяне уже ощущали их нехватку — и это приводило к многочисленным конфликтам. И хотя более внимательное изучение источника показывает, что подавляющее большинство пустошей продолжало зарастать дерном и кустарником даже в наименее пострадавшем Кижском погосте, а в остальных они просто доминировали, то есть о «земельной тесноте» говорить не приходится, все же восстановительный процесс налицо.

Что же случилось здесь в 1630-х — начале 1640-х гг.? Почему столь успешно начавшееся восстановление края не привело к лучшим результатам, чем те, что мы можем видеть по материалам следующего массового описания — 1646 г.?
По свидетельству переписной книги, в середине 1640-х гг. опять стоят пустыми многие деревни, в тех же, где есть население, — огромное количество опустевших дворов, во многих дворах — бобыли и вдовы. Среди причин, которые потрясенные переписчики Иван Писемский, Ларион Сумин и подьячий Яков Еуфимьев сочли необходимым свести воедино в приложенном к переписной книге особом перечне запустевших поселений, находим следующие: «от хлебного недороду», «от тягла розбрелись безвестно», «жильцы помер-ли, а скол давно того не упомнят», «с давных лет и лесом поросла», «от хлебные зябли и живо-тинного падежу», «с литовского разоренья селитбы не бывало». Многие крестьяне ушли, не справившись с постигшими хозяйство бедами, и живут в других местах. Такие ремарки о бывших дворовладельцах, сделанные «по сказкам» соседей, как «в Александрове монастыре в слушках», «под Тихвином за сыном боярским», «в пономарях на погосте», «постригся в Климецком монастыре», «в государеве селе Тесове», «на Тихвине», «в вотчине за Онтоновым монастырем» — типичны.
Но достаточны ли указания на неблагоприятные климатические условия и упоминания об эпидемии чумки крупного рогатого скота, чтобы объяснить катастрофическую убыль дворов и населения здесь в мирное (!) время: с 8921 до 7201 (на 19 %) и с 14525 до 11073 чел. м. п. (на 24 %) соответственно?

Не будем забывать, что писцовые и переписные книги при всей их информативности могут дать лишь одномоментную картину и, конечно же, исследователю не приходится рассчитывать на исчерпывающий характер информации о том, что не подлежало кадастру, то есть обложению государственным тяглом. Однако есть так называемые актовые источники: всевозможные челобитные, отписки приказных чиновников, протоколы судебных разбирательств, черновики составлявшихся в воеводской избе «памятей», записные книги старост и прочие письменные свидетельства повседневной жизни давно минувшей эпохи, во множестве дошедшие до наших дней в составе различных архивных коллекций.
И что же мы видим, разбирая эти подчас совсем угасшие от времени тексты на старой, пылью и тленом пахнущей, плотной, то серовато-желтой, то пепельно-серой, часто с огнившими или истлевшими краями бумаге, фрагментарно сохранившей для исследователя память о судьбах два века назад ушедших людей?
Неопределенность статуса региона как нельзя хуже отразилась на жизни его населения. Занятое неотложными делами в других частях государства Российского, правительство действовало по факту челобитий, то назначая воеводу в Заонежские погосты, то отзывая его. Срок пребывания каждого очередного ставленника центральной администрации в Оште (именно Ошта была административным центром края до возведения Олонецкой крепости) бывал, как правило, недолог. Временность соблазняла возможностью личного обогащения. Крестьянские челобитные рисуют отрывочные, но весьма убедительные картины пребывания некоторых из присылаемых из Москвы, семь раз сменивших друг друга всего за два десятилетия, воевод в погостах. Их злоупотребления серьезно осложнили жизнь олонецкого крестьянства в 1630—1640 гг.
В 1647 г. из Новгородского приказа — Московского учреждения, ведавшего управлением этой частью государства, — в Заонежские погосты была отправлена грамота, в которой как бы подытожены все их жалобы. Центральная администрация без тени недоверия излагает по полученным челобитьям основные события и перипетии попыток учреждения воеводского управления в крае. По-видимому, сам факт признания чудовищных злоупотреблений воевод посылавшим сюда этих высших чиновников центральным ведомством — Новгородской четвертью — является лучшим подтверждением их достоверности.

Обыденным делом были «кормы» и «поминки» воеводе и его приказным людям. С их прибытием вводились специальные сборы: «на воевоцкие росходы», «на дрова и на лучину и на свечи» для воеводской избы. Там, где есть олицетворенная власть, как не быть ее овеществленным атрибутам, — собирались деньги «тюремным сторожем и палачю». Подьячие, без которых воевода не мог обойтись, тоже нуждались в жалованьи, это была забота местного населения. У воеводы, его приказных людей и подьячих должны были быть «розсыльщики» для осуществления курьерской службы. Их во время приездов с поручениями на места тоже должно было содержать население, снабжать подводами и кормами для лошадей.

Крестьяне жаловались, что подьячие Якимко Федоров и Тараско Нечаев взыскали с них на все расходы за девять лет — с 1636-го по 1644 г. — 1350 рублей, плюс к тому жалованья себе по 50 рублей в год, да еще 800 рублей «доправили» на них «за московскую свою издержку и за убытки и за волокиту» и что те же подьячие «с товарыши 5 человек да розсылщики Федка Драница да Оношка Елисеев с товарыши 12 человек с воеводами и без воевод ездили по погостам и по волостям безпрестанно и имали воеводам поминки великие, и наводили всякие напрасные дела, и продажи чинили».
Но назначенный в Заонежские погосты воеводой в 1644 г. князь Петр Хилков превзошел жестокостью всех предшественников. К его приезду на стан в Ошту пришли из всех погостов старосты и наиболее уважаемые волостные люди — представляться и «принесли ему в почесть... со всякой живущей выти6 по 2 рубля и болши». Но он, не будучи этим удовлетворен, «сверх того велел на себя в погостех собрать с выти по 4 рубли». Причем деньги эти «повелел збирать с подьячими и с розсылщики и с людми своими по всем погостам и по волостям». Нетрудно представить, чем оборачивалось для населения присутствие всех этих чиновников (только свиты, прибывшей с Хилковым, было 60 человек), разъехавшихся по деревням для сбора экстренных платежей. Не смотря на то, что крестьян возмущал сам факт взыскивания денег «не за обычай», Петр Хилков, людей которого население должно было кормить и содержать, еще «велел в погостех и волостех на себя варить вино и пиво». Там же, где для него «поминочных денег вскоре собрать не могли от великой скудости и хлебной зябели», князь-воевода «заводными делами многих мучил и взял поминочных денег со всякой живущей выти по 4 рубли и в кормле и в подводах учинил шкоту великую и разоренье до конца».

Когда же Петр Хилков узнал, что крестьяне, «не стерпя великой муки и насилства», послали в Москву семерых челобитчиков во главе с Суботкой Борочевым, с изложением своих претензий, то «помысля с подьячими», написал о себе «похвальную челобитную» и отправил с ней по волостям подьячего Аврамка, «чтоб к ней приложили руки», то есть подписали ее как можно больше людей. И, конечно, те «руки прикладывали поневоле, бояся его князя Петрова разоренья». Расходы же по отправке челобитной в Москву с подьячим Тараском Нечаевым и с «советником своим наемным челобитчиком» Черкаском Федоровым (оба, что характерно, тоже заонежские крестьяне) — «московские убытки и протори 960 рублей» — решил собрать с населения. И с этой целью воевода «ездил на подводах по всем Заонежским погостам, поймал многих крестьян, и бил, и мучил, и в подполья связаных сажал и на стан на Ошту в тюрму отсылал».
Население в Шуйском погосте разбежалось по лесам «и бегаючи младенцы руки и ноги познобили и от того померли напрасною смертию». В Андоме, куда князь Петр наведы-вался дважды «с подьячими и со многими своими людьми» и где он «поймав крестьян бил и мучил, а по иных из ружья стрелял, и жон их позорил» многие «бегаючи... в реке потонули».

По его же отписке о том, что крестьяне Шуйского погоста «учинились в платеже доходов непослушны», прислан был из Новгородской четверти пристав Григорий Айгустов с 30 вологодскими
стрельцами. И они, «взяв с собою воеводцких людей и розсылщиков многих, ездили по погостом на подводах и крестьян для своей безделной корысти били и мучили и... клети ломали и животы грабили и жен их позорили и бесчестили». Опять многие жители из деревень «розбежались безвестно и бегаючи младенцы от матерей заблудилися и померли голодною смертью». Тех же, кого удалось поймать, привезли на стан в Ошту и там князь Петр «доправил на них 300 рублев». Те из них, кто не мог заплатить сразу свою часть, должны были дать на себя закладную запись или двойную кабалу, а наотрез отказавшихся сделать это 46 человек он велел «бить батоги замертво» и «вкинул в тюрму».
После таких чудовищных злоупотреблений центральная администрация не могла не согласиться с очередным требованием местного населения об отмене воеводского управления в Заонежских погостах. Главным доводом, конечно же, было то, что от «воевоцкого разоренья многие тяглые крестьянские участки запустели и доходов в доимке 1300 рублев». Никакого ущерба государевой казне Новгородская четверть допустить не могла. Население предложило вместо содержания за свой счет воевод и их приказных людей в погостах платить с выти дополнительно по рублю в государственный доход, всего выходило 370 рублей. Из Москвы им было сообщено, что «за воевоцкие за всякие доходы» указано на них положить 900 рублей «и всего с вас имать с прежними доходами по 7000 рублев на год». Строжайше было предписано платить налог в казну «на Москве в Новгородцкой четверти ежегод беспереводно». В случае же неуплаты в срок или «не сполна по окладу» крестьяне должны были быть готовы к тому, что «те доходы имать на вас вдвое».

Итак, 27 января 1647 г. всем надеждам местного населения на то, что прежние порядки, когда никаких представителей ни из Новгорода, ни из Москвы в Заонежье не присылали, а крестьяне по погостам лишь платили «за ямские, и за кабацкие деньги, и за волостелин, и за приказных людей доход, и за всякие мелкие оброки з живущие выти по 10 рублев на два срока» в Новгороде и когда «судили и ведали Заонежских погостов крестьян в Великом Новегороде бояре и воеводы и дьяки», могут вернуться вновь, был положен конец. В Москве окончательно решили взять приграничный регион под свой контроль. В Новгородской четверти для управления им были назначены специальные чиновники — думный дьяк Назарий Чистого и дьяки Алмаз Иванов и Микифор Демидов. Здесь же было предписано местному населению «для росправных дел выбирать меж себя в судейки людей добрых и верных погодно со всего мирского ведома», которые бы «другу не дружили, а недругу не мстили, и тесноты молотчим крестьянам никому ни в чем и обиды не делали». В дополнение к грамоте приказ послал в погосты роспись «сколко с которово погоста прежних доходов и сколко по нынешнему указу за воевоцкие доходы взять». По получении этих документов старостам и целовальникам поручалось созвать всех крестьян Заонежских погостов на стан в Ошту. поставить их в известность о принятом в Москве решении, собрать все причитающиеся с населения подати и с соответствующей росписью прислать в Новгородскую четверть с провожатыми.
Далее события, однако, приняли совсем неожиданный оборот. Не прошло и двух месяцев, как в Заонежские погосты из Москвы отправился сыщик Василий Золотарев. Послан он был с большой поспешностью, так что попал в самую дорожную «роспусту». В своей челобитной Золотарев жалуется, что добирался с большими трудностями, «везде проезжал просекаючи промеж лду, а инде перевозился на лединах, в ретком месте плотишко или лотка, а реки частые». Хотя он очень торопился, дорога заняла пять с половиной недель, так как заезжал еще в Старую Руссу за стрельцами. Прибыл сыщик в Заонежские погосты только 26 апреля.

В Важенском, в Остречинском, в Оштинском, в Веницком и в Мегорском погостах, которые сыщик Золотарев объехал сразу по прибытии, говорил он с жителями, «чтоб они принялись к салдацкому и к драгунскому строю». По-разному воспринимало эту идею население. Но за многими крестьянами числились большие недоимки, скопившиеся за годы недоплат, лежали они на всей общине. Поэтому казалось очень заманчивым снять с себя эти долги, согласившись на нововведение. По-видимому, Золотарев был очень красноречив и действительно выполнял свою задачу «с великим раденьем». Как он пишет: «Старосты и крестьяне для того в службу и похотели, что денежных доходов и доимки платить много и хотят за то бить челом тебе государю, чтоб для службы денег им не давать». Жила среди них и еще одна идея, извечная крестьянская мечта, которую хотелось им обсуждать в надежде, что государь, так заинтересованный в их солдатской службе, исполнит — «велит обелить», то есть освободит от налогов навсегда.
Донося обо всех этих настроениях в Новгородский приказ, Василий Золотарев проводил очень жесткую линию в погостах. Всех покинувших деревенские участки в прошлые годы, кого удалось ему разыскать в вотчине митрополита, за монастырями или в поместьях, он возвращал на прежние места жительства. Подати, причитавшиеся с их пустовавших какое-то время жеребьев, жестко и неумолимо взыскивались. В тех случаях, когда беглых сразу найти не удавалось, недоимки за прошлые годы должны были платить всем миром.

В Москву посыпались челобитные с мольбами. Крестьяне Важенского погоста излагали дело так: «Золотарев правит на нас досталных сиротах твоих и держит на правежи человек по 50 и болше с утра и до первого часу и до вечера, а велел бить стрелцом разув по босым ногам, а ночью... мечет в подполье и ста-ростишек давает ночью стрелцом за пристава. И многие крестьянишка от того Василия бредут врознь от немерного правежа... и хлеб залег не пожат».
Подведем итог. По всей вероятности, правительство обнаружило наконец решительность в отношении Заонежских погостов и всего этого приграничного края в силу нескольких обстоятельств.
По-видимому, к началу 1647 г. стали известны итоги переписи, только что здесь осуществленной. В центре осознали, что край запустевает с катастрофической быстротой. Опасность подобных процессов в условиях близкой границы была очевидна.

Не последним из мотивов, по нашему мнению, явилось и то, что как раз в это время на фоне обнаружившихся чудовищных злоупотреблений московских воевод вдруг выяснилось: новгородские власти проявляют очевидную заинтересованность в том, чтобы Заонежские погосты вновь были у них в подчинении. (В скобках заметим, что совсем недавно утвердившаяся на троне новая династия не могла не опасаться центробежных тенденций окраинных областей, особенно с большим недоверием относились к Новгороду, богатому торговому городу, несомненно помнившему о своих былых вольностях, земельных богатствах и самостоятельности и только недавно лишенному последней привилегии — управления обширной областью вокруг Онежского озера.)
В 1646 г. подьячий из Новгорода Мишка Семенов был схвачен в Заонежье «с готовыми написаными ложными челобитными, чтоб их ведать во всем в Великом Новегороде боярам и воеводам и дьяком». Будучи «взят на Москву» с поличным, он на допросе показал, что «посылали де его за Онег <...> воеводы князь Семен Урусов с товарыщи и к челобитным крестьяном руки прикладывать велели».
Не на шутку встревоженные власти провели настоящее дознание. Выяснилось, что заонежские мирские посылыцики Игнатко Вашкалов, Калинка Насонов и другие, будучи в Москве, обратились с просьбой к царю о переводе погостов обратно в ведение новгородских воевод. Получив в ответ требование предъявить челобитные по этому поводу, заверенные жителями погостов, они, недолго думая, написали эти челобитные сами и послали бывшего с ними же в Москве шуйского крестьянина Тимошку Осипова с этими документами домой, чтобы он объехал волости и собрал подписи. Но последний в Заонежье «ехать не посмел, блюдясь"""* заонежан, которые с воеводою и с подьячими их мелких крестьян теснят», а, прибыв в Новгород, обратился с челобитными к воеводе князю Семену Урусову. Тут-то и нашлась служба для подьячего Мишки Семенова. И хотя на строжайшем допросе Тимошка Осипов клялся и божился, что «он де челобитные подьячему отдал собою, а не по воеводцкому веленью», всячески выгораживая высшую новгородскую власть, в Москве решили, что вмешательство в дела пограничного региона не терпит отлагательств.

И тогда в правительственных кругах созрела идея, казавшаяся на первых порах чрезвычайно удачной, — организовать полки пашенных солдат — с тем, чтобы живущие близ государственной границы крестьяне одновременно несли службу по ее охране и сами себя обеспечивали, продолжая вести земледельческое хозяйство.
Понятно, почему так спешил сыщик Золотарев — главной его задачей было провести розыск покинувших свои деревенские участки карельских крестьян, возвратить их на прежние места жительства и, строго взыскивая здесь накопившиеся недоимки, одновременно склонять местное население к согласию служить в «пахотных солдатах». Тем самым решалось сразу две проблемы: в перспективе — обеспечение безопасности границы государства на этом ее участке, и сразу — наведение порядка в ведомстве государственных земель. Правительство не могло примириться с тем, что многие из «государевых» тяглецов покинули родные места и устроились жить в монастырских владениях, либо за помещиками. Сохранение за казной определенного количества черных крестьян — основных налогоплательщиков в Русском государстве того времени — было не последней заботой власти. Не будучи в силах справиться с бесконечными несчастьями и бедами, на которые, как мы показали, более чем щедрой оказалась первая половина XVII столетия, сотни семей сошли безвестно в другие уезды. Это и обнаружилось в ходе сыска Василия Золотарева.
Выяснилось и другое. Оказалось, что возвращение беглецов дело не простое и не быстрое. Возникло множество спорных дел, так как часто покинутые деревенские участки и дворы были перед тем проданы. «Кто должен был возмещать ущерб новым владельцам?» — недоумевал Золотарев. К середине августа 1648 г. правительство окончательно решило — никто.

Несмотря на строгие и однозначные предписания, дело растянулось на многие годы. «Вывод» оказался столь сложен, что правительство было вынуждено ограничить «урочные лета», то есть срок давности ухода из деревни, превышение которого позволяло уже ничего не менять, 15 годами. Однако последовательно проводилась идея о недопустимости изменения владельческой принадлежности — тех, кто жил не на государственных, а на частных землях, надлежало возвращать «без урочных лет».
Масштабы этого массового ухода даже труднопредставимы. Во всяком случае, когда в 1651 г. была составлена «роспись» всех, кто еще продолжал жить где-то за пределами Заонежских погостов, в Новгородском уезде оставалось 267 семей, в Старой Руссе — 50, в Каргопольском, Городецком, Белозерском и Ладожском уездах — 28, 24, 23 и 22 семьи соответственно. Да еще 26 семей проживали тут же в Олонецком крае, но не в тех деревнях, где им надлежало жить по писцовым книгам. Если учесть единичные показатели по другим уездам (Псковскому, Вологодскому) и по городам, а также то, что 103 семьи вообще не были сысканы, становится ясно — еще не менее 600 семей оставались невозвращенцами. А ведь прошло несколько лет тщательных поисков и успешных «свозов» крестьян обратно.
Василий Данилович Золотарев ездил по всей Новгородчине, разыскивая и высылая «сошлых» в сопровождении стрельцов на прежние места жительства. Тем временем в погостах появились новые воеводы. Несмотря на недавнее решение, из Москвы послали сразу двух — князя Федора Волконского и Степана Елагина. Уже в конце лета 1649 г., как явствует из одной из их отписок, заонежские крестьяне были поименно записаны в солдатскую службу. Это нововведение повлекло за собой еще большее обострение ситуации с их владельческими правами на землю. «Безденежно» отнимая купленные деревенские участки, власть провоцировала бесконечные тяжбы и отговорки, так как крестьяне использовали отсутствие у них земельных угодий как причину для отказа от несения солдатской службы. Становилось ясно, что в регионе требуется постоянное присутствие военной администрации и что предполагаемый гарнизон стрельцов, стоящий в крепости, поможет воеводам организовать охрану близкой границы силами местного населения.